Толстой Лев Николаевич

IX       Свежая волна новой мысли плеснула недавно на сухие страницы "Отечественных записок", и филистерская редакция, изнывающая от скуки в аравийской пустыне своего собственного журнала, встретила эту волну с величайшим восторгом и даже не заметила, что эта коварная волна несет с собою совершенно не подходящие идеи так называемого теоретического лагеря.
   В двух книжках "Отечественных записок" (январь N 2 и февраль, N 1) напечатан критический этюд г. Маркова "Народные типы в нашей литературе", и редакция сделала от себя примечание, в котором говорит, что "с удовольствием" помещает "этот превосходный этюд", хотя в журнале уже была напечатана статья г-жи Евгении Тур о том же предмете... и хотя, прибавлю я от себя, г. Марков очень остроумно осмеивает эту самую статью г-жи Тур 59. Этот превосходный этюд действительно очень недурен, но я замечу только редакции "Отечественных записок", что, помещая в своем журнале и превознося такие этюды, она отнимает у себя всякое право глумиться над теми писателями, которые допускают влияние чая и кофе на развитие исторических событий. Если же редакция продолжает глумиться, - что мы действительно видим на страницах первой январской книжки, - то она подобными выходками доказывает только свою неспособность к связному мышлению 60.
   Чтобы дать читателям понятие о том, какие идеи преобладают в превосходном этюде г. Маркова, я выпишу из него несколько очень выразительных строк. "Жизнь кабана и буйволицы показалась графу Толстому отраднее и выше жизни каких-нибудь губернских барышень. И он с чистотою душевною, с прямотою древних германцев плюет на ваших франтов и барышень и указывает нам на Ерошку, говорящего кабана, на Марьянку - красивую, молоденькую буйволицу с горячими глазами. Он не прячется за преувеличениями и украшениями, не пытается делать никаких натяжек. "Человек есмь, и ничто человеческое мне не чуждо" у него просто-напросто переделывается в "скот есмь, и ничто скотское мне не чуждо", и этот зоологический язык граф Л. Толстой откровенно прибивает над главным входом в свой роман, чтобы все сразу видели - кто живет и как живет" (фев, N 1, стр. 470). Тот же самый зоологический язык прибит так же откровенно над главным входом впревосходный этюд, но редакция "Отечественных записок" все-таки не сумела разглядеть, кто живет и как живет в превосходном этюде.
   Одобряя зоологический язык, я, конечно, не могу одобрить рассуждений г. Маркова об искусстве. Г. Марков, в конце своего этюда, нападает на отрицателей чистого искусства и таким образом платит дань старому филистерству, но мне кажется, что позиция г. Маркова в этом пункте очень слаба и ненадежна. Мне кажется даже, что автор превосходного этюда сам чувствовал шаткость своего положения. Вот что он говорит об отрицателях: "Эти люди, сами того не замечая, делаются врагами общества. Они не умеют смотреть на него как на живой организм, в котором хотя каждый орган функционирует сообразно своему характеру, но все органы без исключения служат общей жизни. Остановить деятельность высших сторон человеческого духа на том основании, что массы еще не удовлетворены в насущных своих потребностях, - это все равно, что прекратить деятельность молодого мозга под тем предлогом, что не все еще хрящи скелета успели окостенеть".
   В словах г. Маркова, очевидно, уже начинает пробиваться утилитарный взгляд на искусство. Он смотрит на общество как на живой организм. Мы смотрим на общество точно так же. Он говорит, что каждый орган должен функционировать сообразно своему характеру! Мы и с этим положением совершенно согласны. Мы никогда не говорили и не скажем, что Дарвин и Либих должны служить обществу посредством пахания земли. Г. Марков утверждает далее, что "все органы без исключения служат общей жизни". Что все органы должны служить общей жизни или, говоря яснее, что все члены общества должны, каждый на своем месте, приносить пользу обществу, в этом не может быть никакого сомнения. Но что все органы действительно служат общей жизни и что они никогда не могут уклоняться от этого служения - это такая очевидная нелепость, которую г. Марков, конечно, не решится поддерживать. Это значило бы утверждать, что в обществе нет и никогда не может быть ни тунеядцев, ни паразитов, ни эксплуататоров. Таким образом, г. Марков, уподобив общество живому организму, не сделал еще ровно ничего для реабилитации искусства. Рассматривая художника как члена известного общества, он наложил на него обязанность - приносить пользу этому обществу. Пусть художник функционирует сообразно своему характеру, но пусть он этим функционированием приносит пользу. Это и мы говорим то же самое.
   Теперь г. Марков должен доказать, что этот функционирующий художник действительно приносит пользу. Тут уж общие сентенции ничего не сделают. Каждый отдельный случай должен быть разобран сам по себе. Метафора насчет мозга и хрящей также совершенно бесполезна. Против нее можно выдвинуть другую метафору, которая докажет совершенно противное. Можно, например, напомнить г. Маркову, что обуздывать половую деятельность несложившегося отроческого организма не только полезно, но даже необходимо, потому что слишком раннее развитие половой системы расслабляет организм, вместо того чтобы служить общей жизни. Значит, метафоры надо отложить в сторону и надо просто и серьезно анализировать вопросы: полезна ли музыка, полезна ли скульптура, полезна ли живопись и т. д. Если вы докажете осязательно, что они полезны, то мы с величайшим уважением преклонимся перед их величием. Но, взявшись доказывать их пользу, вы сами уже превратились в реалиста, потому что поклонник чистого искусства никогда не позволил бы себе даже завести речь о полезности своего кумира. Пушкин восклицает об Аполлоне Бельведерском, что "мрамор сей есть бог" 61, а вы должны будете доказывать, что мрамор сей есть тот же печной горшок, но что он только функционирует сообразно своему характеру.
   Далее мы видим, что г. Марков сам, ставши на точку зрения реализма, плохо верует в полезность искусства. "История, - говорит он, - убеждает нас, что образование несмотря на постоянное обвинение его в непрактичности почти исключительно одно работало с пользою для счастья человечества". - Позвольте, позвольте, г. Марков! Зачем же вы подменили слово искусство словом образование? Ведь искусство и образование - две вещи разные. Доказывать полезность образования чересчур легко. Искусство только тем и держится в общественном мнении, что постоянно выдает себя за родную сестру науки. А на поверку оказывается, что эти две родные сестры так непохожи друг на друга и так враждебны друг другу по своим тенденциям, что очень многие исторические деятели, систематически давившие науку, так же систематически покровительствовали развитию искусства.
   Наука была опаснейшим врагом их могущества в то время, когда искусство было их раболепным союзником.
   Итак, г. Марков, если вы точно хотите победить отрицателей искусства, - потрудитесь отделить искусство от науки и доказывайте нам историческими и всякими другими аргументами пользу искусства, а не пользуобразования. В пользе образования никто из нас не сомневается. Но мне кажется, что г. Марков недолго удержится на той точке зрения, которую он занимает в настоящую минуту. Года через два, а может быть и раньше, он, по всей вероятности, разорвет последние связи с филистерскою рутиною и примкнет окончательно - даже по вопросу об искусстве - к миросозерцанию последовательных реалистов. - Я не теряю надежды встретиться когда-нибудь с г. Марковым в редакции "Русского слова". Поэтому говорю ему: до свиданья!   Примечания: 59 Статья Евг. Тур "Кавказская повесть гр. Л. Толстого" была опубликована в N 6 "Отечественных записок" за 1863 г. Е. Л. Марков в своей статье обвинил Е. Тур в том, что, ополчаясь против философии Толстого, она не оценила художественное значение повести "Казаки".
   60 Имеется в виду отношение критика "Отечественных записок" С. С. Дудышкина к статье Писарева "Физиологические эскизы Молешотта" ("Русское слово", 1861, N 7). Дудышкин в "Обзоре русской литературы" ("Отечественные записки", 1861, N 8), неточно передав одно место из статьи Писарева, осмеивал замечание Молешотта о том, что "движение идей, начавшееся в XVIII веке, совпадает с введением в Европе чая и кофе во всеобщее употребление". - Во вводной редакционной заметке к переводу "Мнений Бокля о сочинениях Милля" ("Отечественные записки", 1865, январь, кн. 1) снова иронически намекалось на это: Бокль "чуть-чуть не говорил (но ему, Боклю, подсказывали в одном журнале), что кофе - произвел реформацию, а чай - многие революции, ибо Бокль допускал влияние физических причин на исторический ход событий... И все уверовали насчет участия чаю и кофе в политических и религиозных революциях Западной Европы".
   61 Слова Поэта из стихотворения А. С. Пушкина "Поэт и толпа" с одним отступлением от пушкинского текста.

Реклама