Прогулки по садам русской словесности (Часть первая)
Д. И. Писарев Прогулка по садам российской словесности I В прошлом году умер последний крупный представитель российского идеализма. Друзья и сотрудники покойника превознесли его похвалами, которым я нисколько не намерен противоречить. Возвеличивая отдельную личность, эти похвалы убивают наповал тот принцип, за который эта личность сражалась. Читатель, быть может, уже догадался, что я говорю об Аполлоне Григорьеве, умершем в половине прошедшего года и воспетом в "Эпохе" гг. Страховым и Достоевским 1. В своих "Воспоминаниях об А. А. Григорьеве" г. Страхов говорит об умершем деятеле почти с благоговением; он называет его своим учителем, говорит, что Григорьев был "зрячее и чутче других", что Григорьев имел полное право принимать в журнале "тон человека, власть имущего", что письма Григорьева читались в редакции "Времени" "вслух для общего назидания", что сочинения Григорьева, собранные в полном издании, "представят целые громады мыслей", дадут "неистощимую пищу", и так далее, и так далее. Кроме того, в той же статье г. Страхова рассыпано множество похвал искренности Григорьева, и в этом последнем свойстве покойного идеалиста действительно не могут усомниться ни друзья его, ни враги. Читая все эти похвалы, я улыбаюсь, потираю себе руки и говорю про себя: прекрасно! превосходно! Хвалите больше, господа! Чем выше вы поднимете личность Григорьева, тем глубже и безвозвратнее вы зароете в могилу все ваше литературное направление. - Статья г. Страхова есть некоторым образом литературное самоубийство. Рассмотреть ее с этой стороны будет очень любопытно и увеселительно, потому что этой статьей посягает на свою убогую жизнь не только целый журнал, но даже целый строй понятий, весь тот строй, который, прикрываясь различными фирмами и вывесками, старается задушить и истребить все проявления нашего новорожденного реализма. В самом деле, если Григорьев "был человек, власть имущий", если он был "зрячее и чутче других", если эти другие, тотчас после его смерти, находят необходимым печатать - вероятно, "для всеобщего назидания" - частную переписку покойника, и притом печатать с такою скрупулезною точностью, что обозначают даже точками те места, где Григорьев ругается непечатными словами, если, говорю я, Григорьева признают, таким образом, великим вождем целого направления, - то, разумеется, мы имеем полное право принимать за наличную монету те суждения, которые этот вождь сам произносит о своем направлении. Кажется, господа почвенники, идеалисты и эстетики не могут упрекнуть нас в недостатке великодушия, если мы, вступая с ними в литературное состязание, будем опираться на авторитет того писателя, которому они поклоняются. Хорошо. Посмотрим же, что из этого маневра произойдет. - Спрашивается, верил ли сам Григорьев в победоносную силу тех идей, за которые он неутомимо боролся? Письма Григорьева, изданные г. Страховым2, дают на этот основной вопрос совершенно отрицательный ответ. Григорьев любил свои идеи неистребимою любовью, он был им фанатически предан, он не мог им изменить, он боролся за них с мужеством отчаянья и в то же время он понимал с мучительною ясностью, что эти идеи отжили свой век, что у них нет будущего и что они вряд ли когда-нибудь воскреснут. Все письма его проникнуты глубоким унынием, вытекающим не из личных огорчений, а из страдания за умирающую идею. Как человек, который был "зрячее и чутче других", Григорьев понимал то, чего эти другие не понимали. Он видел ясно, что все бесполезно и что никакими медоточивыми речами невозможно увлечь отрезвляющееся общество в старую область эстетики и мистицизма. Когда другие, менее зрячие и чуткие люди стали издавать эстетико-мистический журнал с примесью планетных жителей и французских уголовных процессов3, тогда Григорьев не отказал им в своем содействии, но в душе его постоянно сохранялось то безотрадное убеждение, что Как ни садитесь, А всё в музыканты не годитесь4, потому что музыканят новые люди, так называемые теоретики 5, которых все слушают и с которыми эстетические разводы и мистические туманы никак не могут тягаться. Григорьев называл себя "одним из ненужных людей" и говорил своим друзьям, как свидетельствует г. Страхов, "что он действительно человек ненужный в настоящее время, что ему нет места для действительности, что дух времени слишком враждебен к людям такого рода, как он". Григорьев сознается перед своими друзьями, что только чудо может воскресить его идеи и повернуть общество назад, к старым идеалам. "А этого, - пишет он, - бог знает, дождемся ли мы! - Шутка - чего я жду! Я жду того стиха, который бы Ударил по сердцам с неведомою силой 6, - того упоения, чтобы "журчание этих стихов наполняло окружающий нас воздух"... Шутка! Ведь это - вера, любовь, порыв, лиризм!.." 7 Из этих слов ясно видно, что Григорьев ожидал спасения только от чуда и что, несмотря на весь свой мистицизм, он сам плохо верил в возможность такого чуда. Действительно, хоть наше общество и очень простодушно, но все-таки оно в последнее десятилетие успело поумнеть настолько, что "ударить по сердцам с неведомою силою" может в настоящее время никак не стих, а разве только какое-нибудь великое историческое событие или какое-нибудь колоссальное научное открытие. Тогда, пожалуй, от полноты души и стихи посыпятся, и общество станет их слушать с удовольствием, но сила, очевидно, будет все-таки заключаться не в стихах, а в той общей причине, которая их вызвала.
Как человек, неизлечимо влюбленный в отжившую идею, Григорьев постоянно с болезненно-напряженным вниманием ловил в каждом мельчайшем событии текущего времени какие-нибудь проблески несбыточной надежды; он, с глубоким отчаянием в душе, все-таки не смел произнести над своим миросозерцанием решительный, смертный приговор; он все ждал, не шевельнется ли его отжившая идея, не поднимется ли из могилы его мертвая красавица. "Известие, сообщенное "Северной пчелой", - пишет он, - об окончании Островским "Кузьмы Минина", - вот это событие. Тут вот прямое быть или не быть положительному представлению народности, - может быть, такой толчок вперед, какого еще и не предвиделось" 8. "Кузьма Минин" вышел в свет, и Россия его не заметила, несмотря на то, что он был напечатан на самом видном месте, в самом любимом журнале9. Григорьев упивался "Кузьмою" и даже врачевал им свои душевные недуги, но не мог же Григорьев не видеть, что никакого "события" не произошло и никакого толчка ни вперед, ни назад не получилось. Почти в одно время с "Кузьмою" вышел в свет роман Тургенева 10, от которого Григорьев "не ждал многого в отношении к содержанию" 11, и этот роман поднял целую бурю в литературе и в обществе, несмотря на то, что самый сильный и любимый журнал старался убить и похоронить его тотчас после его появления 12. Очевидно, все развитие нашей умственной жизни шло вразрез с симпатиями и стремлениями Григорьева.
Насколько этот разлад был глубок и радикален, - это обнаружилось совершенно ясно в 1863 году. Если когда-нибудь мертвая красавица Григорьева могла воскреснуть, то именно в этом году. Для теоретиков этот год был невыносимо тяжел. Разные совершенно нелитературные обстоятельства привлекали внимание общества к таким предметам, которые не поддавались спокойному анализу. Лирические восторги были в полном ходу. Можно было ожидать тех же дифирамбов, какие мы слышали во времена Синопа и Башкадыклара 13. По-видимому, "Кузьма Минин" необходимо должен был в такое время развернуться во всем величии своей красоты. Не тут-то было. "Кузьма" продолжал оставаться незамеченным, несмотря на все выгоды, предоставленные ему данною минутою. И этого мало. Чтобы окончательно огорошить Григорьева, безжалостная и насмешливая судьба взяла на себя труд устроить обратное испытание. Ты видишь, о Григорьев, говорит судьба, что твои собственные идеи совершенно бессильны, даже при самых выгодных условиях. Посмотрим же мы с тобою теперь, каковы силы твоих противников, при самых невыгодных для них условиях. - И посмотрели. Весною 1863 года появилось в свет то, что Григорьев весьма игриво называл "эпопеей о белой Арапии" 14. Говорят, что те книжки "Современника", в которых напечатана эта белая Арапия, обратились теперь в библиографическую редкость.
Но зачем ссылаться на неопределенные слухи? Гораздо основательнее будет указать на то, что говорят печатно о "Белой Арапии" ее неутомимые противники. Весьма враждебная нам, но чрезвычайно наивная "Эпоха" дает нам в этом случае самые подходящие материалы. В ноябрьской книжке этого журнала помещена небольшая статья г. М. Ва.15 "Литературные впечатления новоприезжего". Автор этой статьи говорит, что он почти два с половиною года прожил за границею и совсем отстал от того движения мысли, которое совершалось в это время в России. И какие же факты приводит он в доказательство своей отсталости? Мне придется выписать подлинные слова этого господина, и я это сделаю без зазрения совести, несмотря на то, что в этих словах упоминается моя собственная фамилия. "Ибо тот факт, что я отстал, - говорит г. М. Ва., - для меня не подлежит никакому сомнению. Я не только не читал "талантливых статей" (Кавычки при словах "талантливых статей" поставлены в подлиннике, значит, в эпитете "талантливых" скрывается едкая ирония, и это обстоятельство должно совершенно успокоить мою авторскую скромность. Значит, я выписал эти слова не за тем, чтобы похвастаться полученным комплиментом.) г. Писарева, но я, к собственному ужасу, должен признаться, что не читал даже "Что делать?". Вы поймете конечно, сколько побуждений к стыду и отчаянью таилось в этом факте". - Слова: "талантливых", "к собственному ужасу", "к стыду и отчаянью" употреблены, разумеется, ради иронии; но тут дело не в том, как смотрит на теоретиков сам г. М. Ва. Тут важно его откровенное признание, что вся русская литература заключается именно в теоретиках. Отстать от литературы - значит, по его собственным словам, не читать того, что пишут теоретики. Человек приезжает из-за границы и спрашивает у своих знакомых: "что нового делается в нашей литературе?" - Ему на этот вопрос не говорят, что г. Клюшников написал роман "Марево", что г. Боборыкин кончает роман "В путь-дорогу!" 16, что возник новый журнал "Эпоха", что сияет, под господством новой редакции, старая газета "Московские ведомости" 17. Нет! Ему говорят, как о самой крупной новости, о романе "Что делать?" и о других работах теоретического лагеря. Скажите на милость, есть ли возможность более чистосердечно признать превосходство теоретиков над всеми остальными направлениями русской мысли? И это говорят наши враги! И это говорится о тех двух годах, когда мы находились в самом невыгодном положении! После подобных признаний какой же смысл имеет известная фраза: "Славянофилы победили"? 18 Можно, пожалуй, сказать только, что славянофилы еще не совсем побеждены и что они возвышают голос тогда, когда общество, испуганное историческими обстоятельствами, кидается на короткое время в бессмысленную сентиментальность и в позорную мыслебоязнь. Но победить они никогда не могут, потому что их полная умственная несостоятельность обнаружится в ту самую минуту, когда они привлекут на себя внимание общества.
Таким образом, жестокая судьба весьма наглядно показала Григорьеву, что он нисколько не ошибается, называя себя человеком ненужным. Письма Григорьева к г. Страхову повествуют еще об одном очень любопытном разочаровании покойного идеалиста. В конце 1861 года была напечатана в "Отечественных записках" статья г. Щапова "Великорусские области во времена междуцарствия". В календаре на 1862 год была напечатана статья профессора Павлова "Тысячелетие России" 19. Эти две статьи привели Григорьева в восторг. На этот раз ему показалось, что его мертвая красавица сию минуту раскроет глазки и что некий стих немедленно Ударит по сердцам с неведомою силой.
"Вот эта статья да статья Павлова в новом календаре, - восклицает Григорьев, - эпохи, а не ... повествование в водяных стихах о "чювствиях"!.. Тут, в этих статьях, новым веет и пахнет. Оно идет, это новое - и в этих статьях и, может быть, в "Минине" Островского, - идет на конечное истребление б....словия "Вестника" 20, празднословия западников, суесловия "Дня", хохлословия Костомарова и буесловия "Современника" 21. - Под именем "повествования в водяных стихах о чювствиях" подразумевается, как видно из других мест тех же самоубийственных "Воспоминаний", поэма г. Полонского, то "Свежее предание", в котором редакция "Времени" усматривала великое событие в истории русской литературы 22. С особенным удовольствием я отмечаю то обстоятельство, что Григорьев наградил это "повествование" каким-то таким эпитетом, которого даже невозможно было изобразить печатно. Приятно также заметить, что "Русский вестник" обвиняется в каком-то б....словии, то есть в чем-то столь неблаговидном, что даже и сказать нельзя. И все это говорит не озорник, не теоретик, не нигилист! Не прав ли я был, когда я назвал "Воспоминания об А. А. Григорьеве" литературным самоубийством целого направления? Почвенники стараются поставить своего учителя как можно выше, чтобы удары его, падая сверху, поражали их самих как можно больнее. Нам остается только радоваться этому добросовестному самоизбиению. То "новое", которое, по мнению Григорьева, шло на "конечное истребление" разных неприятных вещей, - повернуло, однако, совсем не туда, куда желал его направить пылкий идеалист. Один из представителей "нового", наш сотрудник г. Щапов, совершенно обманул ожидания Григорьева. Вместо того чтобы воскрешать мертвую красавицу, г. Щапов принялся изучать Либиха, Дарвина, Ляйеля, Карла Фохта и других, столь же вредных и легкомысленных негодяев. Эти безнравственные занятия, разумеется, привели его прямым путем в "Русское слово" 23. Как только г. Григорьев почувствовал в статьях г. Щапова струю естествознания, так, разумеется, он с негодованием отвернулся от этих статей, потому что он, как верный, но несчастный рыцарь мертвой красавицы, ненавидел естественные науки по крайней мере так же сильно, как ненавидят их в настоящее время знаменитые русские натуралисты: Страхов, Игдев, Аверкиев и Николай Соловьев. Разочарование Григорьева в г. Щапове изображено им, как замечает сам г. Страхов, в последней его критической статье, помещенной в июльской книжке "Эпохи" 25. Таким образом "Кузьма" не вывез, Щапов перебежал в неприятельский лагерь, и Григорьеву оставалось только, обращаясь к г. Страхову, повторить слова Сенеки насчет того, что "ветер крепкий Потопит нас среди зыбей, Как обессмысленные щепки Победоносных кораблей" 26.
И прекрасно, господа, могу я прибавить от себя. Туда вам и дорога. Каковы бы ни были высокие достоинства ваших личностей, во всяком случае достоверно то, что ваши идеи негодны для общества, потому что они действуют на него как опиум или гашиш. Они, быть может, доставляют обществу очаровательные видения, но действительная жизнь представляет собою мерзость запустения в те счастливые эпохи, когда рифмованные строчки лупят по сердцам с неведомою силой. А что Григорьев относился равнодушно и с грубейшим непониманием к самым великим и грозным запросам действительной жизни, это обнаруживается с достаточною ясностью все в тех же самоубийственных "Воспоминаниях". Как вам нравятся, например, следующие строки? Мне кажется, достаточно одних этих строк, чтобы навсегда отбить у общества охоту стремиться к григорьевским идеалам. "Есть, - пишет необузданный идеалист, - вопрос и глубже и обширнее по своему значению всех наших вопросов, - и вопроса (каков цинизм?) Слова в скобках принадлежат самому Григорьеву. о крепостном состоянии и вопроса (о ужас!) о политической свободе. Это вопрос о нашей умственной и нравственной самостоятельности. В допотопных формах этот вопрос явился только в покойнике "Москвитянине" 50-х годов 27, - явился молодой, смелый, пьяный, но честный и блестящий дарованиями (Островский, Писемский и т. д.). О, как мы тогда пламенно верили в свое дело, какие высокие пророческие речи лились, бывало, на попойках из уст Островского, как безбоязненно принимал тогда старик Погодин ответственность за свою молодежь, как сознательно, несмотря на пьянство и безобразие, шли мы все тогда к великой и честной цели!" Ну-с! И благополучно вы изволили дойти? И к чему же вас привело ваше сознательное хождение к великой и честной цели? - Григорьев сам немедленно отвечает на этот вопрос. "Пуста и гола жизнь после этого сна", - говорит он. - Значит, ваш "молодой, смелый, пьяный, но честный и блестящий дарованиями" вопрос "о нашей умственной и нравственной самостоятельности" был только сон. Значит, весь этот глубокий и обширный вопрос исчерпался в юношеских попойках и не оставил после себя никаких результатов, кроме тяжелого похмелья. И между тем этот сон оказывается "глубже и обширнее по своему значению" вопроса о крепостном состоянии и политической свободе. И это говорят обожатели русского народа! Правда, что эти обожатели - идеалисты и что они, следовательно, любят свой предмет платоническою любовью. До конкретного русского мужика, который может чувствовать боль и удовольствие, им нет никакого дела. Для них драгоценна только идея о русском мужике, и поэтому "высокие пророческие речи, изливаемые на попойках", кажутся им важнее тех вопросов, которые своим разумным разрешением могут создать экономическое благосостояние целых миллионов. Что прикажете думать о таких курьезных заявлениях? В них, разумеется, нет ницинизма, ни ужаса. В них есть только изумительное невежество, которое, с своею всегдашнею наивностью, принимает себя за проявление величайшей мудрости, доступной только немногим избранным. Все идеалисты хромают на эту ногу, и, комментируя приведенный мною отрывок, я обращался не к личности покойного Григорьева, а ко всему лагерю наших пегих противников.
Примечания: 1 Имеются в виду "Воспоминания об Аполлоне Александровиче Григорьеве" Н. Н. Страхова с "Примечанием" к ним Ф. М. Достоевского ("Эпоха", 1864, N 9). Ниже цитируются отдельные отрывки из них.
2 Письма А. Григорьева с некоторыми сокращениями вошли в указанные воспоминания о нем Н. Н. Страхова. В N 2 "Эпохи" за 1865 г. Страховым были опубликованы "Новые письма Ап. Григорьева".
3 ...эстетико-мистический журнал... - Имеется в виду "Время". Критика журнала, призывая к сближению с "почвой", развивала близкие славянофильству идеи о патриархальности и смирении русского народа, выступала против "Современника" и проводимых им революционно-демократических идей, в частности против "реальной критики" (ср. статьи Ф. М. Достоевского "Г. -бов и вопрос об искусстве", А. Григорьева "Оппозиция застоя. Черты из истории мракобесия", Н. Ко (Н. Н. Страхова) "Еще о петербургской литературе" и др.). - Здесь же были напечатаны статья Н. Н. Страхова "Жители планет" и очерк "Процесс Ласенера. Из уголовных дел Франции" ("Время", 1861, N 1). Публикация очерков "из уголовных дел Франции" продолжалась и далее.
4 Неточная цитата из басни И. А. Крылова "Квартет".
5 Теоретики - см. примеч. 12 к статье "Базаров" в т. 1 наст. изд.
6 Ср. в стихотворении А. С. Пушкина "Ответ анониму": И выстраданный стих, пронзительно-унылый Ударит по сердцам с неведомою силой...
7 Цитата из письма А. А. Григорьева Н. Н. Страхову от 23 сентября 1861 г. ("Эпоха", 1864, N 9).
8 Цитата из того же письма.
9 Драматическая хроника А. Н. Островского "Козьма Захарьич Минин, Сухорук" открывала N 1 "Современника" за 1862 г.
10 Роман Тургенева "Отцы и дети" впервые был опубликован в N 2 журнала "Русский вестник" за 1862 г.
11 Цитата из письма А. А. Григорьева Н. Н. Страхову от 13 октября 1861 г. ("Эпоха", 1864, N 9).
12 Имеется в виду статья М. А. Антоновича "Асмодей нашего времени" ("Современник", 1862, N 3), где дан резко отрицательный отзыв о романе "Отцы и дети" Тургенева.
13 Имеется в виду наступление реакции на демократические силы, особо усилившееся в связи с польским восстанием 1863 г. и усилением шовинистических настроений в реакционных и либеральных кругах. - В морском сражении у Синопа 18 ноября 1853 г. русская эскадра под командованием П. С. Нахимова разгромила основные силы турецкого флота; в сражении при Башкадыкларе в Армении 19 ноября 1853 г. отрядом генерала В. О. Бебутова были разгромлены превосходящие турецкие силы.
14 этому месту в 1-м изд. Ф. Ф. Павленковым было дано примечание: "Эпопеей о белой Арапии А. Григорьев называл роман Н. Г. Чернышевского "Что делать?"" (см. также примеч. 20 к статье "Роман кисейной девушки"). Писарев далее пользуется этим определением Григорьева по цензурным обстоятельствам. - Роман "Что делать?" печатался в "Современнике" (1863, N 3-5).
15 Автор "Литературных впечатлений новоприезжего" обозначен М. В., а под текстом статьи; в оглавлении на обложке: М. В-в.
16 "Марево" - см. примеч. 66 к статье "Реалисты". Роман П. Д. Боборыкина "В путь-дорогу" печатался в "Библиотеке для чтения" (1862-1864). В нем тенденциозно изображалась молодежь 1860-х гг.; в последней его части содержались нападки на "реализм" и увлечение молодежи материалистическими идеями и естествознанием 17 В 1863 г. редактором "Московских ведомостей" вновь стал М. Н. Катков.
18 ...известная фраза: "Славянофилы победили"... - Так назывался один из разделов "Заметок Летописца" (Н. Н. Страхова) в "Эпохе" (1864, N 6). Страхов писал там, что "в последние два года в настроении нашего общества и нашей литературы произошла глубокая перемена", "польский мятеж разбудил и отрезвил нас" В усилении реакционно-националистических настроений в дворянской и буржуазной среде Страхов видел победу славянофилов, в частности славянофильской газеты "День". В "Русском слове" (1864, N 10) со статьей под тем же названием выступил В. А. Зайцев, давший иронический разбор заметки Страхова.
19 В статье "Великорусские области во времена междуцарствия" ("Отечественные записки", 1861, N 10-11) А. П. Щапов развивал мысль об усилении земского начала в Смутное время. Земский собор 1613 г. рассматривался здесь как установление добровольной конфедерации областей в целях защиты от внешних врагов. - Статья П. В. Павлова "Тысячелетие России" была опубликована в "Месяцеслове на 1862 г.".
20 "Вестник" - журнал "Русский вестник".
21 Цитата из письма А. А. Григорьева Н. Н. Страхову от 21 декабря 1861 г. ("Эпоха", 1864, N 9).
22 О "Свежем предании" - см. примеч. 72 к статье "Реалисты".
23 Щапов поместил в "Русском слове" в 1864-1866 гг. несколько статей, в которых стремился связать изучение вопросов истории с проблемами естествознания, в частности уделяя большое внимание роли географического фактора. Сам Щапов указывал на происшедший к этому времени перелом в своих взглядах под влиянием направления "Русского слова" и Писарева 24 Слова Писарева о "знаменитых русских натуралистах" имеют явно иронический смысл. Н. Н. Страхов, Н. И. Соловьев, Д. В. Аверкиев и И. Г. Долгомостьев (псевдоним: Игдев) выступали в журналах "Время" и "Эпоха" со статьями, выражавшими вражду к материализму, к распространению современных естественнонаучных взглядов в обществе, к реальному образованию и т. д. (ср. Н. Страхов. "Естественные науки и общее образование". - "Эпоха", 1864, N 7; Н. Соловьев. "Разлад". - Там же, 1865, N 2; Игдев. "Некоторые педагогические и научные тенденции. - "Время", 1863, N 2 и др.). Об Аверкиеве - см. примеч. 86 к статье "Реалисты".
25 В статье "Отживающие в литературе явления" А. Григорьев, имея в виду Щапова, писал о "вакхическом бреде "поморных" историков о расколе" ("Эпоха", 1864, N 7). А. П. Щапов в своих исследованиях по истории раскола впервые пытался выяснить социальную сторону раскола, демократические тенденции в нем.
26 Цитата из лирической драмы А. Н. Майкова "Три смерти" (1852).